Стихотворения Поэмы Проза - Страница 129

К оглавлению

129

   Он никак не ожидал найти меня и стал как вкопанный.

   -- Где твой барин?

   -- Барина дома нет,-- отвечал он спустя глаза.

   -- Отчего ты нынче весел?

   -- Ничего-с. -- И Филат покраснел.

   -- Куда же пропал твой барин?

   -- Должно быть, пошли-с искать квартиру.

   -- Как?

   -- Да, они изволили мне говорить, что переезжать хотят.

   -- Куда?

   -- Не знаю-с...

   -- Ты рад?

   Филат на это не сказал ни слова, только посмотрел на меня исподлобья своими маленькими карими глазками и тихонько кашлянул.

   -- Кланяйся твоему барину, скажи ему, что я был.

   -- Только вы одни здесь и бываете, -- бойко заговорил Филат, -- ни один порядочный человек сюда и не заглядывал. Какой прах понесет сюда порядочного человека!

   -- Ах, Филат, разве я не порядочный человек, по-твоему?

   Филат сконфузился.

   -- Прощай, помни только, что в Грузии легко можно сделаться пьяницей; береги сам себя, если только твой добрый барин не убережет тебя.

   Я ушел; Филат остался на кровле.


XII


   Хорошо не помню, куда именно в этот раз я отправился, не заставши Хвилькина; не помню даже, в тот ли день или на другой день вечером, я встретил его у Московской заставы. Хвилькин был верхом. Никогда еще не видал я его верхом на лошади. Даже думаю, не в первый ли раз от роду он сел в седло -- до такой степени он плохо ездил. По всему Головинскому проспекту, до самой реки Вэры, была бездна гуляющих; дамы катались в небольших колясках, и я видел, как они улыбались во весь рот, улыбались вплоть до самых ушей, всякий раз, когда встречались с Хвилькиным.

   -- Хвилькин, -- кликнул я, потому что он не замечал никого и многим не кланялся.

   Он подскакал ко мне крупной рысью, причем ноги его потеряли стремена, что, однако же, его нисколько не сконфузило. Правда, он был бледен и, когда остановил свою лошадь, правой рукой вцепился в гриву, а левую протянул ко мне, с своей обычной равнодушной минутой.

   -- Ну что, здоров ли? -- спросил он.

   -- А ты?

   -- Я ничего... здоров.

   -- Ну, и я здоров. Ты, однако, не совсем хорошо ездишь верхом.

   -- Я и сам это знаю. А что?

   -- Да так.

   -- Я теперь каждый день буду ездить, народ смешить, авось когда-нибудь выучусь.

   -- Нынче я видел твою Майю.

   -- Ну, не смеши, сделай милость; где ты ее нынче видел?

   -- Заезжай ко мне чай пить, я сейчас домой пойду,

   -- Да нет, ты скажи мне, где ты ее видел...

   -- А вот заезжай ко мне, я расскажу тебе.

   -- Так не заеду же, ну... ну... вот не заеду... Прощай! -- сказал он и, вдевая ноги в стремена, еще раза два пробормотал мне: -- Прощай! -- Потом, подобравши повода, поскакал в галоп, по направлению к Эриванской площади. Долго смотрел я, как, подпрыгивая на седле, покачивался он, махал локтями и головой потряхивал.

   Воротившись домой позднее десяти часов, я узнал, к величайшей моей досаде, что Хвилькин заходил ко мне. У меня всегда была особенная страсть к оригиналам; я как-то скорей привязываюсь и даже как-то легче привыкаю к ним. Никогда смешное в человеке меня не отталкивает. Напротив, без оригиналов было бы так же скучно в обществе, как в саду, где нет ни одного кривого, на свободе растущего дерева и где каждая ветвь подстрижена садовником. Дружба, так же как и любовь, нередко начинается с простого любопытства; Хвилькин подстрекнул его, и я готов был не шутя подружиться с ним.


XIII


   Филат сказал правду. Хвилькин неделю спустя опять перебрался в европейскую часть города. Мы по-прежнему каждый день стали встречать его в нашем небольшом, нецеремонном обществе. Все, решительно все шло по-старому; тот же зной, те же прогулки за город, те же зеленые столы, те же остроты и анекдоты, которые, сказать по правде, порядочно надоели нам; но делать было нечего! Хвилькин, к досаде его приятелей, стал гораздо реже смешить компанию. Выиграть у него тридцать или сорок рублей, с прикупкой или без прикупки, было гораздо легче, чем, например, допытаться у него, куда и зачем пропадал он в июле месяце. Никто, признаться, и не допытывался. В этом отношении Тифлис бесконечно лучше и сноснее тех приятных городов, где нельзя чихнуть без того, чтоб об этом не узнал весь город. Равнодушие к чужим поступкам имеет свою хорошую сторону; оно мешает развиваться сплетням. Хвилькин был прав, когда на вопрос мой: зачем он нанял такую квартиру -- отвечал мне: -- О! приятель! Да тебе-то какое дело, ты-то что?

   Время шло. Хвилькин похудел; в нем происходило что-то недоброе; целые ночи стал проводить он за картами -- и проигрывал. Проигрыш нисколько не сердил его; почтенные любители преферанса не иначе как с уважением стали произносить имя Хвилькина. Ко мне заходил он скучный и усталый. Однажды утром мы сошлись с ним в корпусном саду и уселись на лавочке, около бассейна, в котором лебеди плавают. Перед нами плакучая ива опускала к воде свои длинные белесоватые ветви; за нами тянулась густая куртина, увешанная лиловыми кистями винограда. Я мял в руках пахучие листы грецкого ореха.

   -- Ну, что твоя Майя? -- спросил я Хвилькина. -- Ты признался мне, что влюблен в нее.

   Хвилькин посмотрел на меня как человек озадаченный, сморщил лоб и задумался.

   -- Ну, вон, есть о чем думать! -- сказал я, не зная, что сказать.

   -- А почему ты знаешь, о чем я думаю? - -

   -- Тебя что-то мучит, я это вижу, -- а что такое, господь тебя ведает.

   -- У меня, братец ты мой, -- сказал он, снявши шляпу и тоскливо посматривая куда-то в сторону,-- у меня так уж, видно, на роду написано; из всего у меня выходит вздор: из дружбы вздор, из любви вздор, из денег вздор. Я сам начинаю смотреть на себя, как на вздор. Не думай, пожалуйста, что я влюбился и до сих пор влюблен так себе... для препровождения времени; я готов был на все -- отдать ей все, увезти ее -- даже жениться, хотя бы вы все, сколько вас тут ни есть, стали бы смеяться над моим выбором.

129