Стихотворения Поэмы Проза - Страница 195

195

В дворянском кругу у него почти не было знакомых (он пробавлялся студентами), литераторов он знал лишь по именам и только к Полевому, перед которым благоговел, лично приносил свои неудачные опыты драм, повестей и рассуждений того времени.

Книгопродавцы московские, в особенности Кольчугин, кланялись ему издали и считали за особенное удовольствие бывать у него в гостях.

Что касается до гостинодворских купцов, они знали только, что Баканов капиталист, что у него чайный магазин на Дмитровке, три лавки в гостином ряду, два дома, дача в Сокольниках и несколько сундуков с серебряной посудой. Про его же начитанность говорили, как про такое дело, за которое накажет его бог, или смотрели на его занятие, как на явное сумасшествие.

Баканов был не без способностей, но уже решительно без всякого дарования. С трагедий во вкусе Кукольника и романов спустился он на проекты, собирал статистические данные и даже писал большую статью о русской торговле на востоке. Проекты эти были переписываемы, рассылаемы и, разумеется, почти никем не читаемы.

Мы застаем в рассказе нашем купца Баканова, перешагнувшего на пятый десяток, уже не мечтающего о популярности, нажившего геморрой и понявшего, что все его творения или будут оценены отдаленным потомством или никем и, несмотря на это, нисколько не разочарованным, не раздражительно-желчным, напротив, таким же, как и был: смирным и благодушным халатником. Жизнь его пошла ровнее, хоть по временам он и либеральничал по-старому; но так как ни либерализм, ни скептицизм, ни даже атеизм Степана Степаныча нисколько не мешали ему есть постное, когда жена его Марья Саввишна и дочь Саша постились, или служить молебны, когда этого требовали домашние соображения, то и семейная жизнь его текла ровно весело отпраздновала серебряную свадьбу и еще тише, еще ровнее понесла его к старости. Ни одна прадедои-екая лампада не потухла в их доме, несмотря на десятки атеистических запрещенных цензурою книг, таившихся в шкапах Баканова, как нечто особенно интересное, как такая кабинетная редкость, которую можно только знатокам показывать.

Торговые дела его пошли немного лучше. Он всю жизнь свою вел их спустя рукава, но сама судьба берегла Баканова; у него, во-первых, были такие удивительные приказчики, что если подчас и надували его, то надували по мелочам, по-христиански надували, а это не последнее счастье; во-вторых, у него была жена Марья Саввишна, удивительная женщина! Бывало, зимой, в трескучие морозы, завезет дочь свою в пансион, а сама в теплых сапогах, в лисьем салопе, в капоре отправляется в город, прямо в лавку под No 85, и усядется там, как наседка, где-нибудь в дальнем уголке, за чайным столиком и до самых вечерен, так пьет чай, что инда от нее пар валит; иногда пересматривает, перевернет счетные книги, иногда потчует калачами сидельцев, иногда шутит с ними, иногда ворчит: "Дураки! отбиваете посетителей, никакой сноровки нет, никакого поведения!" Сидельцы, парни богобоязненные, молча ее выслушивали и подобострастно ей прислуживали. Купцы, соседи по лавкам, не раз тыкали Марьей Саввишной прямо в нос своим расфранченным женам. "Вот,-- говорили они,-- Марья Саввишна -- клад жена, лучше всякой бухгалтерии, а вы что? Вы черт знает, что такое!" В хозяйство Баканов также не вмешивался, уверенный, что все будет в свое время по милости Марьи Саввишны: и кулебяки, и блины, и настойки, и наливки, и соленые огурцы, и моченая брусника, и квас, и мед -- словом, все, без чего Баканов и дня бы не прожил, несмотря на всю свою философию. Он сам иногда острил, приступая к какому-нибудь очень сытному завтраку. "А что,-- говорил он,-- кабы у немцев была такая физика, не пошла бы им в голову метафизика". Вообще Баканов почему-то считал себя остряком и подчас любил даже каламбурить.

Дочь его Александра Степановна была также девка добрая, и, когда он говорил ей на неслыханном французском языке:

-- Э бьен, коман аве ву дорми?

Она старалась понимать его и отвечала:

-- Tres bien, papa {Очень хорошо, папа (фр.).}.

-- Аве ву лю сет роман ке же ву донне?

-- Qeul roman {Какой роман? (фр.).}? а, да! да! я начала его читать.

Александра Степановна была далеко не так прытка, как ее отец в юности, и читать много не любила. Читала же больше по доброте своего сердца, для того, чтобы доставить удовольствие своему папеньке. Папенька же воображал, что он ее развивает, и это льстило его самолюбию.

Итак, Христофорский в четверг явился к Баканову... Баканов чуть было не сказал ему: "Ну кто ж вас знал, что вы придете!"... Пошел поискать у себя в бюро, нет ли чего-нибудь дать ему переписать... порылся у себя в тетрадях и ничего не нашел. "Ну,-- сказал он,-- в другое время, извините, а благо пришли к обеду, то не хотите ли сперва червячка заморить, чем бог послал. Водку-то пьете ли?"

-- А коли желудочная, то выпью,-- сказал Христофорский.

-- Ну-с, пойдемте в столовую.

И, запахнувши халат свой, Баканов через ряд комнат, богато, но без вкуса убранных, провел своего гостя в столовую.

К обеду явилась хозяйка дома, Марья Саввишна, в чепце и капоте, дочь ее Саша, или мадемуазель Александрии, как называл ее отец, да еще низенький, коренастый, краснощекий, словно из дерева выточенный, старичок --приказчик из чайного магазина.

Сели за стол, хозяйка разливала суп. Горничная прислуживала. Старичок-приказчик вертел плотно стриженой головой, как будто хотел вывернуть ее из тесного галстуха... Александрина оглядывала Христофорского, находя его похожим на ощипанную птицу. Христофорский сначала сидел вытянувшись, как цапля, потом мало-помалу расшевелился, налил из графина квасу в стакан Александры Степановны. Спросил Марью Саввишну, часто ли она бывает у обедни? сказал, что, когда он был маленьким, то всегда ходил сам на клирос и пел, что у него тогда был дискант, но что теперь дискантом он уже петь не может, потому что у него бас, и довольно хороший бас, но что басом петь он еще не пробовал.

195