Стихотворения Поэмы Проза - Страница 202

202

Посидевши на диване да пожалевши о пироге, вспомнил он об обеде и вышел.

Заперши дверь, он спустился с лестницы. Ему пришло в голову удостовериться, дома ли Трофим. Он заглянул к нему в каморку. Трофима не было. На столе, рядом с сальным огарком, воткнутым в железный подсвечник, лежала гармоника; она первая бросилась ему в глаза, блестя своими серебристыми клапанами. Христофорский схватил ее, спрятал под шинель и опять поднялся по лестнице. Видит: дверь на чердак отперта; он тихонько притворил ее и, убедившись, что и на чердаке Трофима нет, забросил его гармонику в темный угол за кирпичную стенку, которая шла к дымовой трубе и отделяла большое сорное пространство, не освещенное никаким слуховым окном.

Сделавши это великое дело, Христофорский сошел на двор; лицо его было так красно, как будто он только что был в бане и парился.

-- Никто меня не спрашивал?-- спросил он дворника.

-- Никто!

-- А Прокофий где?

-- Прокофий!

-- Ну да! Черт ты эдакий, Прокофий?

-- Да он тут был. Вон и Трофим идет.

Трофим шел с заднего двора и нес на спине охапку дров, согнувшись в три погибели.

Христофорский, не дождавшись его, быстро вышел на улицу.

Заметно, что подвиг, совершенный им, не только радовал его, но и смущал. Ему не хотелось, чтобы Трофим заподозрил его в похищении гармоники.

Вечер, то есть сумерки застали Христофорского у Бакановых; опишу весь этот вечер, чтобы показать вам, как обыкновенно стали проходить вечера нашего ученого, нашего многодумного купца Баканова.

Баканов сам-третей сидел за ломберным столом в маленькой комнате, около залы, и играл в преферанс. Он сидел по обыкновению в халате, который он торопливо и как-то машинально запахивал у себя на груди всякий раз, когда приходилось ему сдавать карты. Он сидел на диванчике, сгорбившись, лениво загребал пальцами сданные ему карты, и когда приводил их на своих руках в порядок, подбирая масть к масти, умильно перекашивал лицо свое то в ту, то в другую сторону. "Эка мерзость! эка! эк его! -- говорил он, если карты были плохи, или говорил: "Куплю" -- и брал прикупку с видом коварного сомнения, поглядывая на руки играющих.

Против него сидел старичок -- приказчик из чайного магазина. Этот смиренный и тихонький на вид человек играл с лихорадочным волнением, прятал карты под стол, беспрестанно оглядывался, хохотал и выпускал разные смешные восклицания, когда игра была на его стороне, и как-то ершился, когда проигрывал, делался молчалив и подозрителен.

Третий сидел за столом направо от Баканова, отражая в большом зеркале стриженый высокий затылок свой; это был, по-видимому, немец, и играл с таким глубокомыслием в лице, как будто решал какую-то трудную математическую задачу. Он беспрестанно ошибался, но видел свои ошибки и только рот раскрывал, как бы от великого изумления, когда Баканов, прищелкнув пальцами, подскочивши на своем диванчике и тряхнувшись всем своим туловищем, выхватывал карту и поражал его.

Старичок ремизился, был красен, как свекла, и, по своей привычке вертеть головой, не мог не заметить, что за ним сидит Христофорский и смотрит ему в карты.

Давно уже он косился на Христофорского, наконец не вытерпел.

-- Пожалуйста, пожалуйста, батюшка,-- заговорил он,-- не сидите у меня под рукой, сделайте такое ваше одолжение.

-- Да что он тебе? Мешает, что ли? -- возразил Баканов.

-- Я вам, кажется, совсем не мешаю,-- с достоинством отозвался Христофорский.

-- Не могу-с, я не могу-с! Вы меня извините, батюшка, Степан Степаныч. А играть я не могу-с! Что хотите со мной делайте, когда в карты заглядывают, да замечания разные делают, да сбивают, не могу-с! это как вам угодно-с.

И старичок положил на стол карты.

-- Да что ты, помилуй, чем он тебе мешает? Разве он тебе замечания делает?

-- Я знаю, что он замечания никакого не делает, а воля ваша-с, Степан Степаныч, мешает, не могу-с.

-- Чем я мешаю, что такое вы говорите? -- вступился за себя Христофорский.-- Я могу не только вас, могу кого хотите научить в преферанс играть.

-- Не-е-ет-с! Нет, уж извините! Нет, мне таких учителей не надо-с. Нет, бог с вами! Помилосердуйте!

И старичок сделал движение, в котором заключалось явное намерение совершенно бросить игру и удалиться.

-- Мокей Трифоныч, отойди, братец, сядь вот там, или поди, никак в гостиной моченые яблоки, а не то бруснику подали. Да скажи Марье, чтобы мелков подала.

Христофорский встал и гордо посмотрел в плешь старика приказчика.

В сумерках, в зале встретилась с ним Александра Степановна и подала ему выглаженный, сложенный и даже вспрыснутый духами шелковый носовой платок.

Христофорский сконфузился: это был тот самый платок, за который он распек и оштрафовал Трофима.

Александра Степановна стояла и, казалось, любовалась его смущением.

Он взял ее пухленькую ручку и подобострастно влепил в нее три поцелуя, из которых последний был из числа самых горячих.

Так как Александра Степановна, по-видимому, была очень рада изъявлению его благодарности, то Христофорский окончательно бы впился и губами и носом в ее руку, и добрейшая Александра Степановна не решилась бы вырывать ее у своего тайного и несчастного обожателя, но послышался голос Баканова:

-- Александрии?!

-- Что, папа? Перестаньте, Мокей Трифоныч... Не за что, не за что... Что вам, папа?

-- Вели-ка, пожалуйста, кваску подать, смерть что-то пить хочется, да уж и свечей пора.

202