Стихотворения Поэмы Проза - Страница 213

213

Одним словом, Христофорский и не подозревал, как он шумит, и не воображал, до какой степени его сослуживцы занялись судьбой его. Они на другой же день узнали, кто такой купец Баканов, каких лет его дочь, какой капитал у него в обороте, сколько долгов, на сколько тысяч лежит товару, и решили, что хотя у Баканова далеко нет еще миллиона, но что он купец богатый и не на одну сотню тысяч имеет состояние. Вследствие таких толков, из какого-то темного угла, по городской почте, шло анонимное письмо к Степану Степанычу Баканову, в котором Христофорский описывался черными красками и изъявлялась готовность найти для его дочери жениха более достойного.

Но обратимся к чему-нибудь другому. Ну хоть к Трофиму. Если палата была удивлена Христофорский, то Трофим еще более был удивлен словами Баканова: "Не спускать Христофорскому". Ему показалось, что Баканов над ним тешится. "Эх! не в добрый час пришел!" -- думал он, уходя домой и почесывая затылок. С тех пор все было тихо и мирно в квартире Христофорского. Христофорский ни слова не говорил Трофиму, Трофим также два дня не говорил со своим барином. Но на третий, утром, когда принес самовар, поставил его на стол и стал уходить, но вдруг обернулся и сказал:

-- Барин!

Христофорский посмотрел на него исподлобья.

-- А барин!

-- Что тебе?

-- Что ж это, так все и будет?

-- Что тебе?

-- Как что! Значит, так моему струменту и пропадать?

-- Какому струменту?

-- Вы мне скажите, куда вы его дели? Что ж это? Нешто другой покупать? Вы и так наказали, из жалованья целого рубля недодали.

-- Гм! Разве я тебе не все жалованье выдал?

-- А как же?!-- и Трофим посмотрел на него вопросительно, а в то же время с упреком самого свирепого качества.

-- Я, кажется, тебе все выдал.

-- То-то все, а еще барин прозываешься...

Трофим, очевидно, сбирался грубить, губы его надувались. Христофорский это почувствовал.

-- Гм! Если не все, значит, обчелся, ты зачем мне не сказал, что не все, я бы отдал!

-- Ну отдайте.

-- Ну и отдам, что ж ты стоишь, отдам, говорят тебе, придешь завтра, ну и получишь... Сколько я тебе недодал?

-- Сами знаете...

-- Ну и отдам, пошел!

-- А струмент?

-- Я и знать не знаю и ведать не ведаю...

Трофим постоял, поглядел, подумал, повернулся и вышел. Христофорский посидел, посидел, да и стал ходить по комнате. Он все эти дни был не в духе, то собирался идти к Банановым, то не решался. Самолюбие стало развиваться в нем и мешало. Это доказывает, что при известной обстановке иногда меняются характеры. Медный лоб Христофорского припомнил, вероятно, все свои неудачи в прошлом и по инстинкту стал осторожнее. Накануне заходил к нему Стуколкин (не вытерпел, зашел раньше трех дней) и стал стучаться. Христофорский был дома и не отпер, слышал, как Стуколкин за дверью ругал его всякими словами, и все-таки не отпер...

Что ему делать? Ответа нет как нет -- он сделался нерешительным, даже отчасти раскаялся, что послал письмо.

При первой удаче, самой маленькой удаче, я уверен -- и вы, читатель, уверены -- у Христофорского изчезнут и эта нерешительность и это раскаяние.

Чтобы узнать наконец, как идут дела, получено ли письмо, или Стуколкин и не думал отдавать его, или оно не дошло по назначению. "Ах, если не дошло!.." -- невольно подумал он и, скрепя сердце, отправился к Бакановым.

Баканов, получив анонимное письмо, был страшно зол на Христофорского. "Верно, дурак похвастался прежде времени",-- подумал он, но письма этого не показал ни жене, ни дочери, чтоб не тревожить их; ему казалось, что все это прошло и кануло в реку Лету, что Христофорский сам поймет, что он глуп, или будет молчать, если обращаться с ним по-прежнему и не подавать никакого вида.

-- Где пропадали? -- спросил он Христофорского ни холодно, ни ласково...

-- Был не совсем здоров, Степан Степаныч!

-- Чем это ты хворал, батюшка,-- заговорила Марья Саввишна,-- не головой ли?

-- Точно, что у меня все голова болела, прилив знаете, все кружилась. Также озноб был...

Баканов чему-то засмеялся. Поглядел на дочь и ушел заниматься в свою комнату.

Марья Саввишна продолжала что-то работать, Александра Степановна также как ни в чем не бывало сидела за пяльцами и шила.

Марья Саввишна, верная своей тактике, и виду не подавала Христофорскому, что она знает о его предложении.

-- Вы на меня не сердитесь, Марья Саввишна? -- спросил ее Христофорский. У Александры Степановны дрогнула рука, она побледнела и низко, к самой канве, наклонила свою голову.

-- А за что это?.. Кажется, не за что...

-- А за то, что я так давно у вас не был.

-- Как же, очень сержусь! Не видала тебя, такое сокровище! -- отвечала Марья Саввишна, тряхнувши животом от невольного позыва к смеху.

-- Если б я не был болен, я бы давно у вас был. Вы на меня, ради бога, не сердитесь за это.

"Экой дурачина!" -- подумала Марья Саввишна, едва сдерживая смех.

"Экая простая, добрая душа! -- подумала Александра Степановна,-- думает, что на него мы сердимся".

Христофорский, поговоривши с Марьей Саввишной, пошел поговорить со Степаном Степанычем, но нашел его за чтением "Московских ведомостей", и, не желая мешать ему, сам себе продул один из стоявших в углу черешневых чубуков и набил трубку. Видя, что все как будто по-прежнему, он убедился, что о письме его никто, кроме дочери, не знает, или что оно вовсе не было послано, и совершенно успокоился.

Успокоившись на этот счет, он стал ходить к Бакановым по-прежнему, чуть ли не каждый день. Александра Степановна была постоянно при матери и почти ничего не говорила с ним. На расспросы Марьи Саввишны, она отвечала: "Ей-богу же он ничего такого не говорит мне, даже не намекает; очень может быть, что и письмо-то написал не он, а кто-нибудь, так, ради шутки, мало ли на свете забавников!"

213