Поневоле, завидуя силе,
Я врагами горжусь иногда.
И любя и злясь от колыбели,
Слез немало в жизни пролил я;
Где ж они — те слезы? Улетели,
Воротились к Солнцу бытия.
Чтоб найти все то, за что страдал я,
И за горькими слезами я
Полетел бы, если б только знал я,
Где оно — то Солнце бытия?..
<1898>
Еще не все мне довелось увидеть…
И вот одно осталось мне:
Закрыв глаза, любить и ненавидеть
Бесплодно, смутно — как во сне!
1898
Шутка в виде поэмы
Не сверчка-нахала, что скрипит у печек,
Я пою: герой мой — полевой кузнечик!
Росту небольшого, но продолговатый;
На спине носил он фрак зеленоватый;
Тонконогий, тощий и широколобый…
Был он сущий гений — дар имел особый:
Музыкантом слыл он между насекомых
И концерты слушать приглашал знакомых.
Под роскошной жатвой жил он в поле чистом,
Оглашая воздух бесконечным свистом
Своего оркестра. Ветреное племя
Скакунов забыло, что в полях в то время
Музыки и вкуса был он представитель.
Все, что нынче летом деревенский житель
Слышит за окошком, лежа на кровати
Или на балкон свой выходя в халате, —
Этот свист трескучий, этот звон безбрежный,
Разлитой повсюду, и сухой, и нежный, —
Если только в этом сумрачном концерте
Есть живая нега и восторг, поверьте, —
Это все былые, вечные созданья
Моего героя, или — подражанья.
Бедненький кузнечик! позабыт твой гений!
Но ты век свой прожил не без приключений.
Помню, ты недаром слыл идеалистом:
Сядешь ты бывало в свете серебристом
Месяца, под полог ночи на соломке,
Ветром сокрушенной. (Даром, что не ломки
Гибкие колосья, все же в ниве шаткой
Много их подломит этот ветер гадкий.)
Сядешь ты бывало и во славу ночи
На своей скрипице пилишь что есть мочи.
И тебя дразнили пискуны пустые,
Комары-злодеи, трубачи степные,
И в тебя влюблялись божии коровки,
И мутила зависть многие головки,
С тем же, музыкальным то есть, направленьем,
С тою же охотой, да не с тем уменьем.
И грозилась мошка с помощью науки
Умертвить тобою созданные звуки,
И тяжеловесный жук неоднократно
Уверял, что уши смачивать приятно
На твоих концертах, а не то-де уши,
Как трава, завянут от ужасной суши.
В частной жизни также к добреньким коровкам,
К мушкам и козявкам часто в пренеловком
Был ты положеньи: слушал их признанья,
Робко избегая тайного свиданья.
Но ничто, однако ж, не поколебало
Твоего покоя; никакое жало
Твоему таланту не казалось вредным:
В музыкальном мире был ты всепобедным.
Ты вполне блажен был! — но пришла невзгода…
Слушайте! Однажды, в половине года,
В самый жар, быть может, в самые Петровки,
В дни, когда на рынках потные торговки
Продают малину, вишенья, клубнику
И, маша платками часто не без крику,
С мухами заводят из-за ягод ссоры;
В дни, когда из праха созидают горы
Муравьи и роют скрытые туннели
Под корнями дуба иль смолистой ели;
Бабочка, танцуя, празднует свободу;
А пчела, с клубочком золотого меду,
Покидая липу, вся в пыли цветочной,
Так и льнет к жасмину белизны молочной;
Шмель, бичуя воздух, знойный и душистый,
И кружась над морем нивы золотистой,
Пропадает в блеске солнца, как пылинка;
В дни, когда для мошки каждая былинка
Получает соки, сладость и значенье,
И она вкушает те же наслажденья, —
Стало быть, в Петровки, около полудня,
Мой герой, кузнечик, понаевшись студня,
То есть за обедом начинив желудок,
Вышел насладиться видом незабудок
И, вдыхая запах алого горошка,
Лег, прищуря глазки, — и мечтал немножко.
Много пролетало мимо насекомых,
Ос, шмелей сердитых — трубачей знакомых,
С разными вестями. Ни к кому с вопросом
Он не обратился. Все, что перед носом
У него вертелось, ползало, жужжало,
Было чуждо сердцу — и не занимало…
Моему герою, верно бы, вздремнулось,
Как и вам, читатель, если б не взгрустнулось.
Вдруг над ним порхнуло чудное виденье,
Бабочка — такая, что — мое почтенье!
Белизны жемчужной крылышки с каемкой,
Глазки — изумруды, носик нежный, тонкий,
Бархатец на шейке, бантик на затылке.
Увидал кузнечик — затряслись в нем жилки.
Бабочка все ниже и так близко вьется,
Что невольно сердце у артиста бьется.
Бабочка — не знаю, видела ль бедняжку
Или не видала, — только кушать кашку
Села — и, конечно, ничего не съела.
«Ах! — она сказала, — если б я умела
Так же петь отлично, как один известный
Всем артист-кузнечик! — Если бы небесный
Голос я имела, — как бы я запела!
О, как я бездарна! о, как я…» —
«Напрасно…» —
Перебил кузнечик. (Он влюбился страстно
В милую болтунью.)
Бабочка украдкой
На него взглянула:
«Ах, какой он гадкий!» —
Думает… Однако ж улыбнулась мило,
Подняла свой носик и проговорила:
«Отчего ж напрасно?!» —
«Отчего!?» —
Смешался
Мой артист, однако рекомендовался.
«Очень, очень рада! — молвила кокетка
(Бабочки бывают без кокетства редко). —
Очень, очень, рада! Звуки вашей скрипки