Мне грезилась в окно кирпичной
Развалины… И странно, почему-то
Я и во сне ничуть не сомневался,
Что это — не живое существо,
Что это — призрак. Сердце у меня,
Как говорят, захолонуло; тайный ужас
Подсказывал: "Беги, беги, пока
Она не обернулась"…
Но она
Вдруг повернула голову и тихо
Проговорила: "Это ты, мой мальчик?"
Я так и замер; слышу в тишине,
Уже знакомый мне, певучий голос,
И нежно-ласковый, и горький… вижу,
Она меня рукою манит и лепечет:
"Уж я ждала тебя, ждала, мой милый!
И ждать устала!"
Я перекрестился.
Стою и слушаю:
"Жених мой пал
На Куликовом поле, пал в бою
С татарами… вернулся мой отец
И не нашел меня… придут баскаки
И тоже не найдут: я схоронилась,
Да и тебя сумею схоронить…"
От этих слов, признаться, у меня
Колючий холод пробежал по телу.
А я, как заколдованный, стою
И слушаю…
"Пока жила я, мне любить хотелось.
Бог не привел, и злые люди
Не захотели… я жила одна
У батюшки в высоком терему
И ныла сердцем; не с кем было
И поделиться мне мятежным горем.
И я ушла… и спряталась. Никто
И не заметит, как сойдемся
Мы в темноте; никто нас не осудит:
Ни бог, ни злые люди. Я люблю
Тебя, мой ненаглядный, мой желанный…
И в тесноте нам сладко будет спать,
И до людей нам дела нет. Ты — мой,
Навеки мой!.."
И очутился я
От этой страшной девушки так близко,
Что я уже не мог не ощущать
Ее неровного дыханья на своем
Испуганном лице. Она дрожит
От радости и страстного порыва,
И задыхается и уж не говорит —
Бормочет что-то… Серые, большие
Ее глаза горят; она руками
Охватывает стан мой и влечет
В то темное пространство, что зияет
У самых наших ног. Я вырываюсь
И не могу освободиться…
Няня
Услышала мой стон; из коридора
Вошла ко мне, перекрестила.
Я
Узнал ее не скоро; но очнулся
И поднял голову. Вот как я видел
Мою княжну".
"Эх! — выслушав его,
Подумал я, — не сочинил ли ты
Свой сон? Рассказываешь так красно.
Как будто ты и мог припомнить все,
Что слышал ты во сне!"
Мы помолчали.
"Все это пустяки, — сказал я наконец,
Глупейший кошемар! Гроша не стоит
В сравненье с тем, что испытал ты,
Когда блуждал по нашему уезду".
"Неужели, — сказал он, на прощанье
Пожав мне руку, — этот глупый сон
Без всякого, без всякого значенья?"
"Без всякого", — сказал я и ушел.
XVII
Смешон мечтатель мой, исколесивший,
Быть может, сотни верст, пешком, без денег
И без сопутника, с одной надеждой
Не нынче-завтра, где-нибудь, случайно
Увидеть ту, чья красота глубоко,
Как знойный луч, в его проникла сердце.
Ведь он пошел на поиски за ней
Не для того, чтоб ей в любви признаться,
Не для того, чтоб ею обладать,
А для того, чтоб видеть — только видеть,
И насладиться этим лицезреньем,
Как наслаждаются святые старцы
Или аскеты, созерцая образ
Мадонны — лик небесной красоты,
Что озаряет тихим светом пх
Молитвами прославленную келью,
Он верил, что на свете существует
Божественная девушка, и верил,
Что за ее свободу он готов
Идти в огонь и в воду. Стих его,
Небрежный и подчас неловкий, стал
Певучее, и я, его судья
Неопытный и даже, может быть,
Пристрастно-невзыскательный, ему
Пророчил славу. Что такое слава
Он понимал по-своему. Быть может,
Под этим словом мой неисправимый
Мечтатель разумел триумф Торквато
Или Петрарки… может быть, ему
И снился русский Капитолий…
Будь жив он, как бы изменился он!
Из зла и блага, из противоречий
Того, чего он ждал и не дождался,
Какую б он блистательную соткал
Одежду для своей тревожной Музы!..
И эта Муза нам была б родная…
Но он не вынес их — противоречий этих…
И первый беспощадно нанесенный
Удар его мечтательному сердцу
Был для него ударом роковым.
90-е годы
Роман в стихах
ГЛАВА 1
Давно Таптыгин, князь известный
В Москве, как солнце в поднебесной, -
Затих, шампанского не пьет
И вечеров уж не дает.
Куда, злодей, он путь направил,
Где он следы свои оставил?
Зачем исчез, как метеор?
Кто князя помнит? — Но с тех пор
Богов российского Парнаса
Перевели на задний двор;
С тех пор в Москве, во имя спаса
Успели выстроить собор;
Прошла железная дорога;
Пал Севастополь; — в добрый час
Иная ломка началась…
И утекло воды так много,
Что, может быть, Таптыгин князь
Давно уж превратился в грязь.
Давно в Москве его забыли:
Забыл и тот, кто обыграл,
И те, которые трубили,
Что он невежда и нахал,
И та, которую любовным
Письмом он некогда сразил,
И тот, кто некогда грозил
Ему процессом уголовным.
Когда я прилетал в Москву,
Как юноша, когда-то праздный,
Любил я старую молву
Ловить за хвост немножко грязный,
И помню, как один приказный
С каким-то чувством говорил,
Как этот князь его побил,
И как он щедро наградил
За свой поступок безобразный.
Когда же я его спросил:
Как звали князя, где он жил,
Где он служил и куролесил,
Седой пьянюшка нос повесил
И повинился, что забыл:
"Забыл, сударь! забыл, признаться!