Стихотворения Поэмы Проза - Страница 161

161

-- Вот, как нечего тебе делать, не нужно в класс идти, так ты рано встал, а богу не молишься, -- сказала мне старая няня, которая во всем находила случай к замечаниям.

-- Я еще не умывался, -- отвечал я няне, облокотись на комод и стоя на полу в одних чулках, потому что сапоги мои с вечера были унесены Михалычем.

В девичьей в это время горела свеча: Фекла, жена повара, месила тесто для пирогов. Палашка, курносая девка, была в спальне у моей матери. Михалыч еще не приходил.

-- Ну, что? Зачем проснулся? И-их! Спал бы себе да спал, -- сказала Арина.

-- Да мне не спится, -- отвечал я печальным голосом, не отнимая с комода локтей своих.

-- Отчего тебе не спится?

-- Да так, не спится -- да и только! Разные мысли лезут в голову.

-- Какие мысли... верно, дурные какие-нибудь мысли, коли спать не дают.

-- Нет, не дурные,-- отвечал я наивно,-- а так... оттого, что я влюблен, оттого и лезут...

Слово "влюблен" я проговорил с величайшим усилием, как будто какой-то ужасный смысл заключался в этом слове; я думал, что старуха примет участие во мне, но Арина прыснула со смеху.

-- Чему ты смеешься-то?

-- Да как же тут не смеяться-то?.. Молокосос ты этакий! Влюблен! Да как тебе не стыдно и говорить-то это? И подумать-то? Ну, в кого ты влюблен? да еще и знаешь ли ты, что такое влюбляться-то, бесстыжая твоя голова? Вишь!..-- Тут Арина моя приняла кисло-серьезную мину и сморщилась. "-- Это влюбляться-то учат вас, прости господи! Где ты этому научился? Вот, право же, скажу маменьке.

-- Не смеешь.

-- Право слово, скажу. С этих лет у тебя такие глупые мысли лезут в голову!

"Э,-- подумал я, затыкая уши,-- дурак же буду я, если стану откровенничать".

Минут через пять в диванной послышался голос моей матери; она что-то приказывала по хозяйству.

-- Пожалуйста, Домна,-- говорила она между прочим,-- вели хоть Ермолаю нынче крыльцо переднее выскоблить: ни на что не похоже! Снегу да грязи -- ступить нельзя! Кто нынче к ранней обедни пошел? Этакой праздник (какой это был праздник -- не помню) до чего довели! Не нашли времени лошадей подковать! Скажи кучеру, как он хочет, чтоб этого не было.

-- Им только бы спать, сударыня! -- отвечала Домна.

-- То-то спать! А что это, никак уж ты встать изволил?-- спросила меня матушка, завидя меня в полурастворенную дверь, и в своем ночном чепце и белой кофте вошла в мою комнату.

Нянька моя слезла с лежанки.

-- Ну, что ты?-- сказала мне матушка, целуя меня в голову.-- Не стыдно ли тебе без сапог на холодном полу стоять?

Я поцеловал у нее руку, поздоровался и поздравил с праздником.

-- Еще не умывался, а поздравляешь! -- заметила Арина.-- Да что еще! Сказать ли вам, сударыня? Отчего, говорит, по ночам спать не могу -- вы его послушайте-ка!

Я хотел ущипнуть мою бывшую няньку, но покраснел, как рак, и засмеялся притворным смехом. -- Что такое? Отчего это он спать не может?

-- Я, говорит, влюблен, всю ночь, говорит, не спал. Этакой еще, в таких летах, а уж что говорит! Чего от него ждать после этого?

-- Что ты, бредишь? -- спросила меня матушка, посмотрев на меня не без некоторого любопытства, сколько мне помнится.

-- Отчего ж не бредить?-- сказал я, продолжая хохотать,-- я ее морочу. Вы только, мама, не верьте ей. Пусть она верит да от нечего делать наставления мне по утрам прочитывает.

-- Вишь! Обидчик какой! Морочить!-- заговорила няня.-- Какое морочить!

-- Охота вам для этакого дня такие глупости говорить!-- заметила матушка.-- Вели, Арина, самовар поставить: неравно скоро братец от ранней обедни воротится. Он пешком пошел, а никак всю ночь метель была.

-- Такая-то метель была, что и господи!-- сказала нянька.

Матушка вышла.

Арина опять забралась на печку.

-- Фекла, а Фекла!

-- Что-о-о?

-- Барыня велела, самовар чтоб был.

-- Разве я буду самовар ставить? Ты видишь, я дело делаю.

-- А кто ж будет ставить? Не я же, прости господи!

Наши домашние были немножко распущены. Между Феклой и Ариной завязалась маленькая перебран-ка; но я уж не слыхал ее. В сильнейшей досаде на себя и на свою Арину пробрался я в темную гостиную, забрался там с ногами на диван и сначала долго внутренне сердился и бранил себя, потом опять стал мечтать и строить воздушные замки.

Недолго сидел я в гостиной, свернувшись калачиком. Из залы отворилась одна половинка дверей, и в овчинном полукафтане, подпоясанный кушаком вошел Михалыч, отложить у болтов затычки; за ним раздался глухой стук постепенно отворявшихся ставень. Смутно-розовое зимнее утро глянуло сквозь морозные в узорах стекла. В гостиной побелело; только по углам да за изразцовой печью с китайскими болванчиками на карнизе все еще как будто шевелились серые остатки ночи. Мне было жаль этой темноты, посреди которой как-то приятнее в ушах моих раздавался треск затопленных печей; посреди которой, казалось мне, более простора прихотливо увлекательным мечтам моим. Помню, как не хотелось мне покинуть старого дивана. Начался день. Еще бог знает, удастся ли мне увидеть Грунго: я вот слышал, что лошади не подкованы, а мороз чуть ли не тридцать градусов!

Около масленицы, в какое-то воскресенье, воротившись с матушкой от обедни и позавтракав, я попросил Палашку напомадить меня и причесать как можно лучше. Обеими руками принялась она меня помадить, покачивая мою голову во все стороны и, причесав, пустила меня к зеркалу. Оставшись доволен своей физиономией и слыша, что дядя мой чему-то хохочет, стало быть, в хорошем расположении духа, я по коридору направил к нему в кабинет шаги свои.

161