Стихотворения Поэмы Проза - Страница 186

186

Когда и как они ушли, я не видал, я был в горенке, куда удалился тотчас же после обеда, и сочинял письмо к Красильскому. Мне хотелось это письмо написать как можно кудреватее, хотелось представить ему мое положение между двумя существами, столь друг другу противоположными, а именно, между Лизой и Аграфеной Степановной; первую называл я богиней, вторую -- бабой-ягой. Долго бы еще грыз я перо, придумывая различные сравнения, если б Демьян, которого я еще в передней попросил достать мне сургучика, не пришел ко мне с кусочком сургуча и с печаткой, на которой были вырезаны сердце и якорь.

-- А наши господа,-- сказал он,-- гулять пошли.

-- Какие господа?

-- Лизавета Антоновна, Андрей Антоныч с учителем да еще не знаю кто, кажется, Аксинья-ключница. Кузовочки взяли, сударь, в ореховую, говорят, рощу, за грибами пойдем.

-- Ушли?

-- Ушли, сударь.

-- Ну, и я пойду, авось догоню: письмо я и вечером запечатаю.

И, не расспросив дороги, схватил я картуз, взял от собак палку и выбежал.

Не прошло и десяти минут, как я уже был в поле, проворно шагал прямиком и чем дальше шел, тем более убеждался, что кругом не одна роща. Со всех сторон, как бы назло мне, выдвигались их синие широкие полосы. Было уже не ранее шести часов, но еще было довольно жарко; я запыхался; куда идти, спросить было некого. Наконец догнал я какую-то бабу с ребенком.

-- Где,-- закричал я ей во все горло,-- где ореховая роща?

-- А вон! -- откликнулась она, указывая направо,-- а это вон тоже ореховая! -- прибавила она, указав левее.

Я пошел наудачу, проклиная бабу, и вдруг очутился на краю оврага, внизу которого струилась речка; наконец, переводя дух, услыхал я шум водяной мельницы и лай собак, увидал невдалеке группу деревьев, несколько изб и тесом крытую кровлю. В страхе заблудиться направил я в ту сторону шаги свои, с тем чтоб взять себе толкового провожатого. Скоро остановился я у калитки какого-то палисадника, сквозь зелень которого мелькали бревенчатые стены и окна.

"Верно, это хутор мельника",-- подумал я и крикнул:

-- Эй, нет ли там кого?

В палисаднике залаяла собака.

-- Пижон, тубо! -- послышался мне знакомый голос из-за частых ветвей мелколиственной акации.

-- Пижон! -- закричал я,-- тубо! это я!

Пижон, вспрыгнув на задние лапы, просунул морду сквозь решетку калитки и завертел хвостом.

-- Войдите, войдите! Не бойтесь! -- услыхал я тот же голос.

Калитка отворилась, и с трубкой в руках, в халате нараспашку предстал мне сам хозяин.

Это был, без всякого сомнения, Скандинавцев.

-- Извините,-- начал я говорить,-- я шел не к вам. Не знаю, где ореховая роща, туда моя кузина пошла за грибами.

-- А давно она пошла?

-- Да уж, я думаю, с час.

-- Погодите, я вас провожу туда.

-- Благодарю вас покорно, очень буду рад, очень рад.

-- Что ж вы не войдете! Войдите! На террасе посидите или хоть ложитесь на траве, а я сейчас оденусь.

Я пошел под дощатый навес террасы, деревянный пол которой был в уровень с дорожками. На террасе стояла кушетка, и на ней лежал широкий лист французской газеты, на столике стояла чашка с кофе и торчал кожаный кисет с табаком.

Я заглянул в комнату, где Скандинавцев стоя повязывал себе на шею летний галстук. Пестро и беспорядочно было в этой комнате; чего там не было! Ружья и ягдташи на оленьих рогах, ковер на полу, ковер на стене у постели, книги на столе, книги под столом, бумаги, письма, краски и даже два ящика под пыльными стеклами -- один, с минералами, другой с козявками, "пронзенными насквозь",-- это был кабинет человека если не дельного, то уж, наверное, деятельного и многостороннего.

Я бы с радостью остался посидеть в этой комнате, если б не спешил в рощу. Зачем и для чего спешил, я и сам не знал.

-- Я ведь здесь живу, как человек заезжий,-- сказал Скандинавцев, надевая первый попавшийся ему под руку зеленый, кожаный, охотничий картуз.-- Я сюда обыкновенно приезжаю только летом на два, на три месяца, отдохнуть да пошляться, а главное для того, чтоб быть чем-нибудь. Здесь я как-то чувствую, что я что-то такое... нечто вроде мелкопоместного помещика и обладателя сей ветхой храмины. В столицах, напротив, я решительно не знаю, что я такое. Только затем сюда и приезжаю.

"Да, толкуй себе,-- подумал я,-- знаем, дескать, что тебя влечет сюда -- не надуешь".

-- Ну, милостивый государь, я готов, отправляемтесь.

Мы вышли, Пижон побежал вперед, делая круги и поднимая радостный лай, на который недружелюбным лаем отозвалась ему собака с мельницы.

-- А признайтесь-ка, молодой человек, признайтесь,-- сказал мне, между прочим, Скандинавцев, косясь на меня из-под зеленого картуза.-- Влюблены в кузину? а? что краснеете, по лицу вижу, что влюблены.

-- Я вижу, что вы охотник дразнить,-- сказал я,-- сами влюблены... а на меня свалить хотите.

-- Ну, и я, и вы,-- сказал он, смеясь и уж нисколько не сконфузившись.-- Мы оба; что ж из этого, я ведь вам мешать не буду.

-- Ну, уж нет! я вам ее уступаю, вы можете на ней жениться... а я... Вы лучше меня на свадьбу позовете, я и этому буду очень доволен.

-- Этому доволен! Разве так говорят? Этому доволен! Ах вы, милостивый государь, а еще влюблены,

-- Я сказал -- этим доволен, что вы, помилуйте!

-- А хотите, я сейчас же скажу вашей кузине, что вы неравнодушны к ней?

-- Уж, пожалуйста, не говорите! Это вздор. Для первого знакомства мы только с вами поссоримся, и больше ничего.

Наконец, мы вошли в кусты; вид рощи, скорей осиновой, чем ореховой, мало обратил на себя мое внимание, до такой степени этот Скандинавцев овладел им, говоря со мной и не щадя во мне ничего, даже грамматического промаха. Помню только, что кусты были довольны густы и часты, а деревья, длинные и высокие, стояли врозь, как будто поссорились и разбрелись. Слой сухих и ржавых листьев, красота и радость прошедшей весны, зашелестел у нас под ногами; мы шли сначала молча, потом стали аукаться. Пижон поднял лай, мы услыхали крик испуганного им Андрюши и подошли к нему. "Я больше всех набрал",-- сказал он, показывая на кузовок свой, действительно почти полный: видно, искать грибы он был способнее, чем учить уроки. Пижон полаял на Хохлова и на Аксинью, и, наконец, напав на следы крота, принялся рыть землю, и, как бы упиваясь благоуханием, совал свой нов в земляную дырку, храпел и потом опять проворно работал лапами.

186