Стихотворения Поэмы Проза - Страница 187

187

Лиза сидела на опрокинутом бурей дереве. На голове ее был шелковый алый платок. В руках -- с коротенькими рукавчиками и в перчатках по локоть --дер" жала она синий зонтик и, от нечего делась, вертела им. Кузовок, совершенно пустой, лежал у ног ее на складках платья.

-- Ну, так и есть! -- сказала она с недовольным видом,-- думаю, кто это кричит на весь лес, так что даже страшно!..

Скандинавцев снял картуз, поклонился, попросил у нее ручку поцеловать и сел подле нее так близко, что она немного отодвинулась.

-- Неужели,-- спросил он, улыбаясь и глядя на нее искоса,-- мы так громко кричали?

-- Да как же!.. я думаю, у нас в деревне слышно,-- как бы жалуясь, проговорила Лиза.

-- Ага! -- заметил ей Скандинавцев таким тоном, что она, усмехнувшись невольно, отворотилась.

Я отошел от них шагов на тридцать и стал ходить, шаркая ногами, будто ищу грибы.

Сначала разговор их был заметно шутливый. Скандинавцев ее как будто чем-то поддразнивал. Лиза смеялась, краснела и по временам, потупив глаза, отворачивала от него лицо свое; наконец, стала слушать его, наклонив голову, и вся превратилась в слух и внимание. Разговор, как видно, принял не шуточное направление. Изредка долетали до меня отрывочные восклицания Лизы... "Да пусть!..-- говорила она.-- Э, стоит думать! Да хоть в огонь".

Мне казалось, я понимал ее, и ребяческой душой глубоко ей сочувствовал.

Мало-помалу удалясь от них, я присоединился к Васе, который, подходя к самым высоким деревьям, смотрел на них как на диковинку: видно, он был в каком-то особенном настроении духа или просто нравился ему блеск вечернего солнца, игравший на осиновых верхушках. Бог его знает, что ему нравилось и что не нравилось.

Где-то дятел принялся крепким носом своим стучать по стволу, где-то за кустами раздавался тихий скрип, как стон умирающего. Старая подрубленная береза с легким шумом потянула к нам остатки жиденьких, на одном только суку уцелевших веток. Одно длинное дерево, сломившись, легло на плечо к другому и, казалось, как будто говорило: "Поддержите, братцы,-- падаю".

-- Ау! где вы? -- раздался голос Скандинавцева.

-- Здесь, здесь! -- закричал я.

Из-за кустов показалась Лиза.

-- Пора домой,-- сказала она Хохлову.

-- Прощайте! -- сказал ей Скандинавцев.-- Пижон!-- крикнул он и исчез, прежде чем нашли мы Аксинью, старуху, которая по праздникам любила клюкнуть, а в будни спать,-- но и во сне и наяву ей все мерещились свадьбы. "Уж поплясала бы я, матушка Лизавета Антоновна",-- не раз говорила она, разводя руками. И Лиза любила ее за то, что она, как кума ее, меньше других на нее сплетничала.

Хохлов отыскал Андрюшу, и мы с кузиной двинулись. Лиза шла молча, погруженная в глубокую задумчивость, и очнулась, когда мы подошли к гумнам, из-за которых светились озаренные вечерним солнцем трубы и знакомый мне чердак с слуховыми окнами.

-- Положи мне в кузов несколько грибков,-- сказала она Андрюше,-- дома я отдам тебе.

Андрюша уступил ей три гриба.

-- Я вам гнилые дам, а вот эти я не дам,-- сказал он, сортируя грибы и скаля зубы от радости, что его котомка полнее всех.

-- Что вы нынче такой скучный? -- спросила меня Лиза, вполне довольная тремя грибами.

Я увидел, что мы пошли сзади всех, отстали и что никто не может слышать нас.

-- Кузина,-- сказал я с чувством,-- вы думаете, что я не желаю вам счастья.

-- А что?

-- Так.

-- Нет, скажите, что вы думаете?

-- Я думаю, что вы любите, и, быть может...

-- Кого я люблю?

-- Скандинавцева.

-- Ну, да, я люблю его,-- сказала она, подумавши, и улыбнулась.

Никогда я не забуду этой улыбки; я понял после, как она была насмешлива.

Прошло еще сколько-то дней; я так и ждал, что вот-вот матушка пришлет письмо с просьбой дать мне лошадей, то есть, попросту, велит мне приехать. Не хотелось мне так скоро и, быть может, навсегда расстаться с Лизой. Моя дружба к ней и все наши отношения без присутствия старухи, которая не шутя начинала ревновать и подозревать меня, не имели бы и сотой доли того интереса и той привлекательности, почти романической. Я знал, что ей за меня часто достается, что ее бранят за то, будто бы она со мной кокетничает и поблажает мне. Я готов был за нее в огонь и в воду, боялся ее выговора больше, чем Аграфены Степановны; слушая ее речи, я задавал себе тысячи вопросов насчет будущей судьбы ее. Что, если, думал я, Скандинавцев приедет свататься, а старуха ему откажет, что станет делать Хрустин? Что, если Хрустин скажет: это не мое дело, распоряжайтесь как знаете! Болтовня с Катей также наполняла значительную часть моего свободного времени. Я уже боялся заходить к больному отцу ее, а вызывал ее.

-- Нет ли у вас письмеца к Скандинавцеву? -- говорил я. -- Давайте, я снесу.

-- Теперь нет, а когда будет -- пожалуй.

-- А нет ли у вас варенья?

-- Варенье есть.

-- Нельзя ли в огород принести -- мы его отведаем.

И Катя с хохотом начинала из своих рук кормить меня.

Так шло время. Вдруг я стал замечать, что Лиза переменилась ко мне, и не только ко мне -- вообще переменилась.

Раз как-то я хотел спросить ее на ухо, позволит ли она мне идти к Скандинавцеву? Она мне отвечала вслух так, чтобы слышала бабушка:

-- Что у вас за привычка говорить шепотом, словно вы боитесь; говорите громко, как и все.

И не на мне одном отразилось это странное, как будто желчное расположение духа: за пустяки какие-то рассердилась она на свою девушку; купаться перестала ходить, и напрасно я звал ее в сад.

187