Стихотворения Поэмы Проза - Страница 63

К оглавлению

И когда над этой новою могилой

Думал злую думу мой артист унылый,

В жарких искрах солнца за лесной куртиной

Звучно раздавался рокот соловьиный.

МЕЧТАТЕЛЬ

(Юноша 30-х годов XIX столетия)

(Отрывки из поэмы)

Вера есть величайший акт человеческой свободы.

В. Жуковский

Мертвые суть невидимые, но не отсутствующие.

Отдадим справедливость смерти.

Виктор Гюго

Те образы, черты которых были

Так живы, так знакомы не одним

Моим глазам, и навсегда могилой

Заслонены и даже как бы смыты

Потоком лет — не призраки ли?..

Но они как бы вернулись и — зовут…

Или, безмолвствуя, мне указуют

На прошлое. И в этом прошлом я

Кажусь им тенью, мертвой для живых

Живой для них, — по существу такой же,

Как и они. И вижу я себя

С другим лицом, в кругу других, когда-то

Мне близких лиц…

И вот одно из них,

Которых тень иль дух неуловимый,

Никем не ведомый, никем не зримый,

В моей душе иль в памяти моей

Приемлет вновь и цвет и очертанья

И голос — это милое лицо

Ровесника и друга школьных лет,

Поэта-мистика, который мне вверял

Наивные мечты свои. Увы!

В тридцатые года романтик юный

Сгорел от них, и на моих глазах

Угас навеки…

Звали мы его

Вадимом, а фамилия его

Была Кирилин. Будь он жив, — быть может,

Он так же бы боролся и с нуждой,

И с неотвязной музой.

Но его чело

Не знает терний, и он спит глубоко

В сырой могиле, и могилы этой,

Когда-то дорогой и орошенной

Слезами и увенчанной цветами

Из городских садов, теперь никто бы

И не нашел… Не долговечно наше

Посмертное жилище, как и все

На свете.

Но каким воскрес он

В моих воспоминаньях, как любимый

Товарищ, пусть таким и выплывает

На этот лист бумаги, для того,

Чтоб перейти в печать или в камин

Что иногда почти одно и то же…

………..

В летний день, бывало,

По воскресеньям, уходил он в рощу,

Что примыкала к городскому валу,

И где паслись коровы. Звук свирели

Пастушеской и ржанье кобылицы

Стреноженной, и перекатный шум

Колеблемых дыханьем ветра листьев,

Как музыка, ласкали слух его;

И вдоль ручья он уходил далеко

От города; и как рыбак, который,

Закинув удочку, ждет целые часы

Улова, чтоб не даром голодая,

Прийти в свою семью с лещом иль щукой,

Так, походя, весь день, он ждал чего-то

Необычайного: прислушивался к ветру,

Приглядывался к искрам солнца в струйках

Чешуйчатых, ласкающих камыш;

Или под тень развесистой ракиты

Ложился на песок, и напряженно,

Как бы подглядывая чей-то вечно

Теряющийся шаг, глядел он

На все далекое и близкое, как будто

Боялся проглядеть или проспать

Неведомое им в природе чудо

Или виденье… Сам не понимал он,

Что иногда таилось у него

В душе болезненной, готовой верить

И в красоту, и в бога, и в природу,

И в демона.

В двенадцати верстах

От города был монастырь. На берегу

Оки стоял он, заслонившись рощей

Березовой от столбовой дороги.

И летом он ходил туда — молиться.

Но что мудреного, что наш мечтатель

Любил крутой, высокий берег — вид

На луговую сторону реки,

Возобновленный, бедный монастырь

И те развалины, где находился

Великокняжеский когда-то терем.

Там, по преданью, жил когда-то

Или гостил великий князь Рязанский

(Олег, колеблющийся современник

Побоища на Куликовом поле).

Невзрачен был вид этих теремов

Или развалины: то был не замок,

И не дворец, а просто дом кирпичный,

Без потолка, с обрушенным карнизом

И маленькими окнами. (Без окон,

С подвальным входом, нижний был этаж).

Обломками старинных изразцов

И кирпичей засыпанные сени

Высокою крапивой заросли,

Тогда как на стенах, вверху, ютились

Березки и кудрявились кусты…

Все проходили равнодушно мимо

Кирпичных стен неживописной этой

Развалины; один Вадим Кирилин

Любил там по часам стоять и слушать,

Как наверху весенний ветерок,

Порхая, шелестел листвой березок,

И как там пели птички… Это все

Невольно говорило сердцу и уму,

Что жизнь и знать не хочет ни о том,

Что было, ни о том, что будет. Всю

Природу удовлетворяет миг

Насущного… Но мы не таковы!

Без прошлого и будущего мы

Не можем жить, принадлежа всецело

Обоим, как растительная жизнь

Принадлежит корням, цветочной пыли

И завязи плодов. Между грядущим

И прошлым мы — таинственная точка,

Лучистая, которая нам светит

Или назад, или вперед… Кирилин

Любил, оглядываясь, рисовать

И нашу быль, и наши небылицы:

Немудрено, что стоя перед этой

Красноречиво-бедной стариной,

С ее нерадостно прожитым веком,

Мечтал он и, мечтая, домечтался

До лихорадочного бреда. Вот как сам

Описывал он мне свой странный бред,

Наверное прикрашенный его

Живой фантазией:

VII

"Всю ночь согреться

Не мог я; но, ты знаешь, я люблю

Простудою лечиться от простуды,

Прогулкой от бессонницы; и вот,

Не торопясь, дошел я до того

Монастыря, где схоронен отец мой

И где когда-нибудь меня зароют,

И там застал я позднюю обедню,

Заупокойную; но я заметил